Это был Нассрин, или, честно говоря, это были мы вдвоем вместе: разделяя самые интимные моменты с плечами, притворяясь, что они не были интимными. Это не смелость мотивировала эту случайную, безличную манеру лечения такой большой боли; Это была особая марка трусости, разрушительный механизм защиты, заставляющий других слушать самые ужасные переживания и все же отрицая их момент сочувствия: не жаль меня; Для меня нет ничего большего. Это ничего, ничего на самом деле.
(This was Nassrin, or to be honest, this was the two of us together: sharing the most intimate moments with a shrug, pretending they were not intimate. It wasn't courage that motivated this casual, impersonal manner of treating so much pain; it was a special brand of cowardice, a destructive defense mechanism, forcing others to listen to the most horrendous experiences and yet denying them the moment of empathy: don't feel sorry for me; nothing is too big for me to handle. This is nothing, nothing really.)
Нассрин и рассказчик изобразили их интимные переживания с фасадом небрежности, маскируя глубину их боли. Такое поведение проистекало не на храбрость, а скорее из уникальной формы трусости, служащей защитой. Они представили свои душераздирающие истории другим, одновременно лишая этих слушателей возможность сочувствовать, настаивая на том, что они не были освобождены от их страданий.
Настаивая на том, что «ничто не слишком важно» для них, чтобы справиться с ними, они тривиализировали свою травму, создавая барьер для подлинного понимания и поддержки. Этот подход подчеркивает, как люди могут справиться с глубокой эмоциональной болью, преуменьшая свою борьбу, в конечном итоге предотвращая значимые связи с другими, которые в противном случае могли бы предложить сострадание.